Бургундское и уксус

Вы  заметили, что большинство критиков, литературоведов и прочих личностей, являющихся законодателями литературного мнения, Дюма откровенно презирают? Его либо  запихивают в детскую литературу (а под детской они понимают некую паралитературу, к настоящему искусству никакого отношения не имеющую), либо вешают ярлык- масс-культа, ширпотреба, дешевки, либо еще хуже – начинают обзывать халтурщиком и плагиатором, вопя на всю ивановскую, что Дюма «все выдумал», что он передергивает так называемую историческую правду, что он выдумщик и лгун. Хм. Можно подумать, Гомер был документалистом. Вообще странно – почему-то никто Толстому, к примеру, не бросает упреков, что, мол, не было на самом деле никакой Анны Карениной и Пьера Безухова, нечего дурить народ. А Дюма, значит, можно пожурить. Как вам нравятся эти двойные стандарты?
Но к этой разновидности идиотов нам не привыкать. Гораздо печальнее, что даже те критики, писатели, коллеги, кто признается ему в любви и говорит о достоинствах Сан Саныча, делают это как бы извиняясь, стесняясь себя. С таким выражением лица говорят они о своей любви к Дюма, как будто следующий шаг – это любовь к мексиканским сериалам. Даже метр Андре Моруа, который первым осмелился и написал порядочную книгу в защиту репутации Дюма, - и он не избежал снисходительности, и , даже восхищаясь, извиняется за него, что он такой...

А вот как пишет одна критикесса, такая себе Яна Дубинянская:

Каково, а?
Всего трех писателей я насчитал, искренне, честно и без снисходительности этой жалкой любящих Дюма – Стивенсона, Куприна и Веллера.
Ладно, уважаемые критики. Если это дешевка, халтура, масскульт – то тогда почему вот уже больше ста пятидесяти лет его читают и читать не перестанут никогда? Почему Дюма – признанный лидер по количеству постановок и экранизаций? Почему при мысли о всей западноевропейской литературе первым делом два образа всплывают у вас в голове – д'Артаньян и Шерлок Холмс? Что, все читатели  - идиоты и ничего в литературе не понимают? Разве может быть плохой литературой то, что такое влияние оказывает на читателя, а?
Интересно проанализировать, в чем причины такого откровенно предвзятого отношения критиков и читающих людей в массе к Дюма. Ну во-первых. Эта дискриминация объяснима тем, что критик пропагандирует лишь то, о чем легче рассуждать. Что пропагандировать то, что и так всем годится? На Дюма не поступает заказ.
В популярности Дюма настолько участвует читатель, что не оставляет места критику. Критику не во что вложиться самому: его взнос не будет отмечен. Критика — это тоже форма оплаты. И расплаты. Когда успех приходит без ее участия.
Не критика, а реклама “Ля Пресс” ставит Александра Дюма в один ряд с Вальтером Скоттом и Рафаэлем; критика же пишет:

Промазав, критик попадает в цель: Дюма не пренебрегал печеной картошкой. Если вы пресыщены всей жратвой на свете, то будете требовать паштет из соловьиных язычков (не факт, что это вкусно, главное – выпедриться). Но если вы по-настоящему голодны – так ничего лучше печеной картошки не найдете ничего!

Но есть еще один фактор, провоцирующий разрастание этого литературного снобизма по отношению к Дюма.
Если взять все искусство вообще – от древнейших времен до сентября 2007 года – то остались в сознании людей, не пошли на свалку только реализм и романтизм. Кровь, пот и слезы. Бурные страсти и великие свершения. Подвиги опять же. Красота, сила, увлекательность и  - главное – жизнеутверждение. Вот что главное – книга должна нести заряд жизненной энергии! Вдохновлять!
Но, господа. Ведь ХХ век (про ХХI пока говорить еще рано) – это век господства модернизма.  Модернизм – это искусство упадка. Это паразитирующая надстройка над реализмом и романтизмом, обыгрывание всех предшествующих достижений культуры. Да, но что создали писатели- модернисты? Что могут они поднять на флаг? Глянешь на весь ХХ век – и поймешь: ничего! Да вы только почитайте этих серейших письменников, которых пиар масс-медиа подает нам как величайших столпов изящной словесности! Этих Кафку, Коэльо, Кастанеду, Мураками и т.д.и т.п.! Эстетические и жизненные принципы модернизма – это заумная серость рассказа, подаваемая гордо под соусом философии, это серость изображения и сюжета, бессмысленность и безнадежность. Вдохновить вся эта скукотища может разве что на самоубийство. Так вино выдыхается в уксус, а потом в мутную невкусную водичку. А я хочу бургундского! Анжуйского, раз уж нет ни шампанского, ни шамбертена в этой дыре, бордо, арманьяка на худой конец!
Но критики скорее устроят сеанс массового харакири, чем признают существующее положение вещей. А так как выдвинуть в противовес романтизму и реализму они ничего не могут, то остается одно – максимально принизить их. Вот вам и пренебрежительный тон критики по отношению к Дюма. Который очень удачно резонирует с традиционным обывательски-мещанским мнением, что, мол, серьезная, настоящая литература должна быть непременно скучной. Ничто лучше литературных вкусов человека не выявляет его снобизма – то есть замены самостоятельного отношения следованием общепринятым оценкам, замены мышления утверждением чего-то уже принятого и одобренного.
Причем это закономерность. Всегда и везде критики поливали все увлекательное, внятное, не похожее на другое. Во времена Пушкина первыми поэтами эпохи считали Жуковского и Кукольника. Во времена Дюма критики превозносили Сент-Бева. Где теперь блестящий  стилист и изящный литератор Сент-Бев? Без микроскопа не разглядишь.
До каких пор  мы будем мириться со снобизмом критики и примерять их скудоумное мнение на себя? Когда наконец Дюма займет свое законное место не только в Пантеоне, но и в истории литературы? Время покажет.

Искренне ваш,
Теофраст Ренодо

Первый понедельник апреля начинается в субботу

«Три мушкетера» породили, как известно, огромное количество продолжений и пародий. И даже более того. Креатив Дюма оказался настолько продуктивен как модель, что для многих авторов служит отправным пунктом для создания новых сюжетов и героев, развитие которых происходит в рамках избранных современными писателями жанров.
Чаще всего писатель попросту создает персонажей по модели героев “Трех мушкетеров” и помещает их в сюжеты, никоим образом с романом не связанные. То есть читаешь себе про эльфов остроухих, инопланетянов разных рас, дерущихся бластерами или лучевыми мечами, а приглядишься – они, родимые и незабвенные, все те же мушкетеры с кардиналом Ришелье. Коммерчески такой расчет, конечно же, оправдывает себя – читатель жаждет встречи с любимыми героями, желает чуда узнавания. Но на одном узнавании далеко не уедешь: при отсутствии оригинальной над-идеи эльфы и инопланетяне ведут себя так, как повели бы себя д’Артаньян сотоварищи, помести их Дюма в столь непривычный для него жанр. Логически их поступки и реакции предсказуемы, исходя из характеристик героев «Мушкетеров». Скучно просто становится. Думаешь: это я уже все читал, причем в гораздо лучшем изложении; что вы хотели мне нового сказать? ничего? тогда прощайте.
И всего одну я могу назвать книгу,  в которой авторы используют архетипы Дюма для выражения глубокой, не поддающейся однозначной трактовке философской идеи. Это «За миллиард лет до конца света» братьев Стругацких. Аркадий и Борис Натанычи очень уважают папу Дюма и часто обращаются к нему: конечно, сразу вспоминается детская повесть «Экспедиция в преисподнюю», где героев прямо так и называют: Атос, Портос,  и Арамис; а также символичный образ Михаила Сидорова по прозвищу Атос -  неудачник (sic!) в романе «Полдень. XXII век» и других книгах. Но в «Миллиарде лет» образы героев с мушкетерскими корнями раскрываются под совершенно новым, необычным углом.
Ленинград, конец семидесятых. Четверо ученых – астроном, математик, биолог и инженер-электронщик – хотят от жизни одного: чтобы она не мешала им работать. Каждый из них стоит на пороге значительного открытия (один даже нобелевку предвкушает). Но вдруг в их жизни начинает твориться черт знает что. Абсурдные звонки, странные телеграммы, нашествия незваных гостей и толп бывших любовниц, какие-то недоразумения, отдающие булгаковской чертовщиной… Обсудив ситуацию, они решают, что на них ополчилась какая-то сила, желающая притормозить их изыскания.
На этом этапе у читателя срабатывает эффект узнавания. Флегматичный сдержанный Вечеровский – Атос с характерным робеспьерским чувством юмора (проходит минут пять, пока все догадаются, что это была такая шутка)

шумный тщеславный «анфан террибль» Вайнгартен  - Портос:

бабник-красавец, тихий, но обаятельный Захар Губарь – Арамис:

и наконец, порывистый, вспыльчивый, рефлексирующий Малянов – д'Артаньян:

Ну же, думает читатель, так выхватывайте шпаги и вперед, на врага! Осталось только выяснить, кто же он.
Но тут им открывается обескураживающая истина. Нет никакого врага.  Но и покоя больше не будет. Они, каждый в своей области, достигли черты, переступив которую, человечество может превратиться в сверхцивилизацию.  И само мироздание, тяготеющее к стабильности, защищается таким образом от них. Причем опасность угрожает не только ими самим, но и их родным. Надо делать выбор – двигаться вперед, жертвуя всем ради идеи, или поддаться давлению. Выбирать между абстрактным принципом и жизненным благополучием.
Борьба легка и романтична, когда есть враг. Сдаться после борьбы более сильному врагу – не стыдно. А если врага нет? Некому сдаваться?
Подобно тому, как в конце «Трех мушкетеров» один за другим покидают королевскую службу (тоже, знаете ли, во многом сводящуюся к служению абстрактному принципу) друзья д'Артаньяна, так и герои «Миллиарда лет», хоть и не робкого десятка, а сдаются.
Соблазнившись ослепительной карьерой, устраняется от исследований биолог Вайнгартен:

Пресловутый сундук госпожи Кокнар трансформировался в директорское кресло и коллекцию уникальных марок.
Идет  на попятный паче всего жаждущий покоя электронщик Захар. Желая уберечь жену и сына от угрозы, капитулирует Малянов. Хотя и сознает, что это решение будет стоить ему самоуважения:

И только несгибаемый Вечеровский  не идет на компромисс и становится хранителем научных работ, от которых отказались его бывшие друзья. Бывшие – потому, что все ясно понимают: дружбе конец после сделанного ими выбора. Вайнгартен в сердцах упрекает Вечеровского в бездушии:

А Малянов думает с тоской:

Он говорит о служении науке, но теми же словами, что о воинской службе, не делая различий. И это правильно.
Особо стоит упомянуть еще одного крайне интересного персонажа. Как и в саге о мушкетерах, в «Миллиарде лет» тоже есть незаконнорожденный ребенок: зловредный дошкольник – сын Захара. Но, в отличие от милого, но недалекого Раульчика это малолетнее исчадие ада играет роль своеобразного резонера. Наблюдая за спорами и поисками истины на маляновской кухне, он периодически вклинивается в разговор  с совершенно недетскими, ядовито – саркастичными намеками и замечаниями, от которых мороз по коже продирает.

Проблема «кем лучше быть – живой собакой или мертвым львом?» , которая периодически всплывает в «Мушкетерах», здесь достигает максимального накала.  Но выбор свой все равно каждый делает сам.

Всегда ваш
Теофраст Ренодо