Письмо редактора

Добрый день, наши уважаемые читатели!
Сегодня мы выпускаем одиннадцатую и последнюю в этом сезоне «Газетт». На лето вся наша редакция в полном составе уходит в отпуск – поправить пошатнувшееся на литературной почве здоровье и набраться новых идей. Осада Ла Рошели подходит к концу, очень скоро армия его величества Людовика XIII вернется в Париж, и вместе с ней  «Газетт» тоже попрощается с гостеприимными стенами «Нечестивца» и переедет в парижскую редакцию. Его высокопреосвященство, весьма довольный нашей работой, спонсировал нам евроремонт. Итак, новый сезон «Газетт» мы начнем на новом месте, в новом формате, с новыми рубриками и, возможно, новыми сотрудниками. Ждем вас в сентябре по адресу: http://gazette.at.ua! Оставайтесь с нами!
А в этом выпуске позвольте предложить вашему вниманию статью о погребах – наш прощальный подарок метру Гасьену, хозяину «Нечестивца», «Три мушкетера» глазами трактирщика, познавательное исследование метра Сент-Амана об Агриппе д'Обинье, воспоминания Александра Дюма, проливающие свет на волнующую мушкетероманское сообщество тему, и, как обычно, кинорецензию и смешные картинки от Матье де Морга.
Мы от всего сердца благодарим всех наших внештатных корреспондентов, которые без малого год помогали сделать «Газетт»  интересной, увлекательной, разнообразной и веселой: Месье, Эртан, мадемуазель Александру, Мадам Комбале, а в особенности – Черного Принца, Арабеллу и Графиню, чей вклад в развитие «Газетт» неоценим! Мы надеемся на продолжение нашего сотрудничества и в следующем сезоне! Спасибо вам за ваш труд!
До встречи в сентябре, наши дорогие читатели и поклонники!

Всегда рады служить вам,
Теофраст Ренодо,
Матье де Морг
М.А. де Сент-Аман

Отредактировано Теофраст_Ренодо (2008-06-27 19:40:18)

Александр Дюма

Мадам Лафарг

Случилось это в 1819 году, я приехал на праздник в живописную деревеньку Корси – теперь в тех местах проложили железную дорогу, и она тянется вдоль прудов. Мне было тогда семнадцать. Из-за бог знает какой размолвки с очаровательной девушкой по имени Аглая, чьи блестящие глаза подтверждали, что имя ей дано по справедливости, я жаждал одиночества. Но, по образному выражению А. де Мюссе, одиночество в семнадцать лет не рядится в траур. Яркое солнце освещало мое зеленое одиночество. Я брел по тропинке между живой изгородью из цветущего боярышника и лужком, радующим глаз маргаритками и лютиками, которые, как видно, и хотели бы, да не могли расселиться на песке дорожки. Белые кисти боярышника овевали меня чудесным ароматом, по его веткам с шипами и большими темно-зелеными листьями прыгали, щебеча, славки и осыпали на землю белые лепестки. День светился втройне – лучилось солнце, лучилась весна, лучилась молодость.
Дорога резко свернула, и я оказался лицом к лицу с людьми, идущими мне навстречу. Как я, они наслаждались благоуханным молодящим сиянием дня.
Женщина, девочка, молодой человек. Женщину я узнал сразу, мы с ней когда-то очень дружили. Девочка, без сомнения, была ее дочь. Молодого человека я не знал вовсе. Я приблизился к ним – они ведь и без того шли мне навстречу – но с немалым замешательством, естественным для молодого человека, встретившего подружку, вместе с которой рос, которую называл по-братски на «ты», но которая с тех пор повзрослела, стала женой и матерью. Я не видел баронессу Каппель с тех, уже давних, времен, когда звал ее попросту Каролиной. Здороваясь, я с улыбкой поклонился ей, она остановилась и заговорила:
– Господи! Неужели вы, Александр? Как давно мы не виделись и как рада я вновь вас увидеть! Вы стали таким великаном, что я уже не решусь обращаться к вам на «ты».
– Очень жаль, – отвечал я ей, – значит, вы и мне приказываете говорить вам «вы». Но у меня есть одно утешение: вы по-прежнему называете меня «Александр», а значит, и я буду называть вас по старинке Каролиной, а не баронессой Каппель. А за руку вы держите, я полагаю, вашу дочку Марию?
– Да. Только не говорите мне: «Ах, какая хорошенькая!» Вы огорчите меня.
Я посмотрел на девочку. Похоже, она все понимала – закусила губку, почесала одной ножкой другую и поглядела на меня исподлобья смоляными глазами так, что я подумал: она куда старше своих лет.
Одета она была восхитительно.
– Мария, а вы не хотите меня поцеловать? – спросил я.
– Нет, – отвечала она, – целуются только красивые дети.
– Тогда позвольте, я вас поцелую, Мария, если не за красоту, так за ум.
Я взял ее на руки. Да, красивой ее не назовешь, но я никогда еще не видел такого выразительного лица четырехлетнего ребенка. Она была темноволосой худышкой с небольшими огненными глазами.
– Что касается меня, Мария, – сказал я, целуя ее, – я нахожу вас очаровательной, и если через двенадцать или четырнадцать лет вы захотите стать моей женой, то вспомните, что я был первым, кто попросил вашей руки.
– Вы слишком взрослый, чтобы на мне жениться.
– Нимало. Мне семнадцать, вам четыре.
– Три с половиной.
– Пусть три с половиной. У нас всего тринадцать лет разницы, и потом, вы вольны мне отказать, но я все-таки повторю свое предложение.
– Пойдем, мама, он надо мной смеется.
– Погоди, дочка, я познакомлю Александра с твоим другом Адольфом. А Александр если и не станет в один прекрасный день твоим мужем, то твоим другом останется непременно, за это я готова поручиться.
Я поклонился молодому человеку, Каролина опиралась на его руку.
– Виконт Адольф де Лёвен, – представила она. Затем сообщила Адольфу: – Александр Дюма, сын генерала Дюма и подопечный моего отца. Он почти что нам родственник.
– Три года тому назад, Каролина, вы считали меня просто родственником, – заметил я.
Молодой человек в свой черед поклонился.
– Вы очень скоро встретитесь снова, – продолжала Каролина, – он освободится от меня и тоже отправится на праздник, там вы и познакомитесь поближе.
– Госпожа баронесса, – учтиво обратился к ней виконт, – вы назначаете непомерно дорогую цену за дружбу с этим господином.
– Удивительно, как мальчики быстро растут, – с улыбкой покачала головой баронесса, – настолько быстро, что я, того и гляди, стану старухой.
Но в будущем году все очаровательные птички должны были подняться в воздух и со всех концов света вновь слететься в свое гнездо – они собрались приехать на праздник в Вилье-Котре. Баронесса Каппель пригласила и меня приехать на будущий год в Вилье-Элон, уверив, что в семейном гнезде всегда найдется местечко и для меня. Мы простились. Встреча с Каролиной, беседа с ней отвлекли меня от размолвки с возлюбленной. Я еще погулял немного и вернулся на лужок под деревьями, где танцевали.
Там я вновь увидел Адольфа – без баронессы он чувствовал себя очень одиноким. Я заметил его в тот миг, в какой он заметил меня, и мы разом двинулись навстречу друг другу. Я забыл набросать портрет Адольфа, который стал мне другом тогда, в 1819 году, и остался им по сей день.
Тогда он был высоким сухощавым брюнетом, стриженным «под ежик», с выразительными глазами, тонким, резко очерченным носом и великолепными белоснежными зубами. Он отличался аристократической небрежностью манер, а одет был по моде немецких студентов: серый сюртук, светло-синие панталоны, клеенчатая каскетка и верблюжий жилет.
Остановившись возле меня, он убрал в карман блокнот и карандаш.
– Неужели вы пришли сюда, чтобы делать зарисовки? – спросил я.
– Нет, я пишу стихи, – ответил он.
Я взглянул на него с изумлением, мне никогда не приходила в голову мысль попробовать писать стихи.
– Стихи? – повторил я. – Так, значит, вы пишете стихи?
– Да, пишу иногда.
– И кому вы их посвящаете?
– Луизе.
– Луизе Коллар?
– Да.
– Но она ведь замужем.
– Что с того? Элеонора, муза Парни, была замужем. Эшарис Бертена тоже была замужем. Лодойска, вдохновлявшая Луве, была замужней дамой. Я увидел Луизу и влюбился в нее.
– Вы снова увидитесь с ней в Париже?
– Очень не скоро. Мы не имеем права ехать в Париж.
– Кто же лишил вас этого права?
– Людовик XVIII.
– А откуда вы приехали?
– Из Брюсселя.
– Так вы живете в Брюсселе?
– Да, вот уже три года. Отец и я сотрудничали там в «Нэн жон», однако нас вынудили его покинуть.
– Журнал отказался вас публиковать?
– Нет, нас вынудили покинуть Брюссель.
– Кто же это сделал?
– Вильгельм.
– Кто такой Вильгельм?
– Король Голландии.
Виконт де Лёвен, сын графа Риббинга, мгновенно вырос в моих глазах: он не только оказался поэтом, не только дерзнул влюбиться в замужнюю Луизу, тогда как я был влюблен всего-навсего в гризетку, он еще имел небывалый вес во внешнем мире, коль скоро сам король Вильгельм занимался им и его отцом и был обеспокоен до такой степени, что выдворил обоих за пределы своей страны.
– И теперь вы живете в Вилье-Элоне? – задал я вопрос.
– Да, господин Коллар – старинный друг моего отца.
– И сколько времени вы здесь проживете?
– Ровно столько, сколько Бурбоны позволят нам прожить во Франции.
– У вас какие-то сложности с Бурбонами?
– У нас сложности со всеми королями.
Последняя фраза, брошенная с величественной небрежностью, покорила меня окончательно.
В самом деле, граф де Риббинг, как мы уже говорили, спокойно прожил во Франции все время царствования Бонапарта, а в1815 году полиция Бурбонов, припомнив ему судебный процесс в Швеции, вынудила его покинуть Францию и искать себе прибежища в Брюсселе, где кроме него хватало изгнанников, которые объединились и под руководством Антуана Арно, автора романа «Марий в Минтурнах», основали журнал «Нэн жон» («Желтый карлик»). Однако случилось так, что за табльдотом какой-то офицер заговорил о Ватерлоо и французах в тоне, который пришелся не по душе графу де Риббингу. Граф, горячая голова, хоть и стал на двадцать лет старше после дуэли с д´Эссеном, подошел к офицеру, отвесил ему пару оплеух и молча уселся на свое место.
Встречу назначили на следующее утро на девять часов утра. Но в семь часов утра у дома г на де Риббинга остановилась карета, жандармы подняли с постели его и сына, посадили в карету и сказали кучеру: «По дороге на Маастрихт». Лошади припустили в галоп.
Прусские власти уладили дуэль, отправив графа де Риббинга с сыном в крепость. К счастью, подъезжая к крепости, те повстречали принца Оранского, того самого, кто так отважно сражался при Ватерлоо.
Он осведомился, что это за карета, почему ее сопровождают конные жандармы и какие преступники находятся в ней? Граф де Риббинг знал принца лично, он выглянул из окна кареты и пожаловался на произвол, жертвой которого стал.
– А где вы жили до того, как приехали в Бельгию, граф? – спросил принц.
– Во Франции, ваше высочество.
Принц обратился к жандармам:
– Отвезите этих господ к французской границе, а там они свободны ехать куда пожелают.
– К какой именно границе вы желаете быть доставлены? – задал вопрос жандарм.
– К той, к какой пожелаете доставить вы, – ответил граф де Риббинг с присущим ему философским безразличием.
Жандармы повернули карету обратно, пересекли Брюссель, сопроводили узников до ближайшей границы, приказали кучеру остановиться, простились и приготовились возвращаться обратно.
– Извините, господа, но, прежде чем нам расстаться, будьте так любезны сказать, на какой дороге мы находимся? – осведомился граф.
– На дороге, ведущей в Мобеж.
– Спасибо.
Жандармы удалились рысью.
Держа в руках шапку, кучер подошел к седокам.
– Что приказали те господа? – спросил он.
– Доставить нас в Мобеж. А там будет видно.
– Где вас оставить в Мобеже?
– На почтовой станции.
Кучер сел на облучок и тронул поводья. Часа через два он доставил своих седоков в гостиницу при почтовой станции. Друзья наши отправились в путь на голодный желудок и странствовали часов с семи утра, так что нет ничего удивительного, если они успели проголодаться. Они заказали себе обильный завтрак и принялись изучать карту в почтовой книге, соображая, куда им направиться дальше. Из Мобежа вели две дороги: одна в Лан, другая в Ла Фер.
– А почему бы нам, ей-богу, не двинуться в Ла Фер? – заговорил граф, обращаясь к сыну. – Там у меня есть друг, он комендант крепости. Я попрошу у него пристанища. Если он отважный человек, то поселит нас у себя. Если трусливый – откроет дверь в камеру. Быть узником в Ла Фере лучше, чем еще где-нибудь.
Лошадей перепрягли, и, когда кучер осведомился, куда господ везти, граф без малейших колебаний ответил:
– В Ла Фер.
Станционный смотритель не поинтересовался, есть ли у путешественников паспорта, кучер поехал по дороге вправо, и на следующее утро они уже были в Ла Фере.
Граф де Риббинг не скрыл от своего друга, что он беглец и изгнанник, тот пожал ему руку и поселил у себя. Граф прожил у него чуть ли не месяц. Однако, понимая, какой опасности он подвергает отважного коменданта, граф решил отправиться дальше, вспомнив о своем друге Колларе, которому когда-то продал Вилье-Элон. Он простился с комендантом и в одно прекрасное утро появился в Вилье-Элоне, где его приняли с распростертыми объятиями. Там он прожил год, затем снял себе дом в Вилье-Котре и прожил в нем еще три года.
Потом он отправился в Париж и там остался до конца своих дней.
Полиции ни разу не пришло в голову спросить, кто он такой и откуда приехал.
Изгнание из Брюсселя подарило графу чудесную почтовую карету, король Пруссии не потребовал ее обратно.
В своих мемуарах я описал влияние, какое виконт Адольф де Лёвен, сын графа де Риббинга, оказал на мою жизнь.